К концу охотничьего сезона встретил в поселке знакомого геолога.

 — Вчера возвращались с Венеры* и на Угольном волка стреляли. Непорядок, понимаешь, в твоем хозяйстве. Слопал бы, если б пешком шел, здоровый такой, не попали, хоть и хромой на заднюю лапу.

 — Проходные следы вижу иногда, но в рыхлом снегу не понять, сколько их — идут, как шпионы через границу — след в след. А одиночка, откуда ему взяться? Может, стаю не заметили?

 — Днем ехали, один был, километра три гнали, Борька весь магазин высадил. Ушел невредимым.

На субботу попутного транспорта не ожидалось, вышел рано. Нужно успеть за два дня пробежать весь путик, защелкнуть на лето капканы и разбросать оставшуюся приваду по участку, упаковать ненужные вещи на лабаз. Ягодники и рыбаки — народ сознательный, но за лето могут кое-что перепортить…

Извиваясь плавными поворотами, стелется передо мной хорошо утоптанная за зиму дорога, идешь по ней, как по натертому паркету. Вот уже, нарастая, закрывает горизонт сопка-вулкан, совершенно круглая с усеченной верхушкой. До половины лысая, четко видны застывшие потоки лавы, кипевшей в ее чреве тысячелетия тому. С верхушки до середины  сопка лысая, потом кусты стланика и только у подножия густой лес. В эту сопку, ударяясь с разбега, налетает Кэн**, делает резкий поворот направо и убегает, ушибленный о крепкие скалы, вниз к Джагину**.

Неведомое чувство своей незначительности испытываешь, проходя мимо сопки. Ведь когда-то, кипя, бушевало все в ней, извергая вокруг столбы огня. Колыма вся, особенно в наших краях, соткана из сплошных сопок. Только кое-где со временем вода промыла себе дорогу, образовав долины и поймы.  А вдруг вот сейчас зашатается земля, и вырвется уснувший на миллионы лет огненный джинн? Было бы здорово! Однако поневоле ускоряешь шаг — что если и на самом деле?.. Лучше уж подальше отсюда.

Через полчаса чернеет посредине неширокой долины длинное строение, единственное, что осталось от поселка Угольного. Редкие лиственницы в этой пойме облеплены куропатками. В это время они сбиваются стаями по 200 — 300 штук, и любители подзаработать за полдня набивают мешок для сдачи в госпромхоз.

Сейчас куропатки не обращают внимание на человека, любовь, как говорят, слепа, и они даже не шарахаются от выстрела. Вокруг барака остовы когда-то во всю работавшей здесь техники, горы пустых бочек. Долина вся поросла карликовой березой, а летом здесь хороший голубичник. Зимник проходит по краю пологих сопок с правой стороны Кэна, и отсюда, чуть сверху, хорошо видно множество следов всякого зверья, за зиму истоптавшего все вокруг.

На самой дороге, прочищенной недели две назад после последнего снегопада, четко видны следы волка. Да, экземпляр! Потоптался здесь один, все следы одного размера, а в стае такого не бывает. Что его привело сюда? Осмотр биноклем ничего не дал, в барак его не загонишь, а схорониться в многочисленных развалинах и обрушенных погребах очень даже просто. А вот  ночью он и выходит "на большую дорогу".

Впервые видел полярного волка по возвращению из Магадана. Спускались мы с перевала Рио-Рита перед Балагыдычаном (кому случалось побывать на сочинском ж/д вокзале, мог видеть на огромной карте железных дорог, в ее правом верхнем углу объемными буквами — Балагыдычан. Есть еще рядом Магадан, а таких городов, как Певек, Анадырь и в помине нет. Более всего вероятно, что карту изваял рукотворец, томившийся в этом поселке не один год. Сам поселок-то состоит из трех десятков домиков, да развалин не существующего давно лагеря). Уже перед самым спуском в свете фар засверкала гирлянда зеленых огоньков. Волки! Настигли их почти перед самым поселком. Всторону уйти не давала двухметровая стена снега, вертикально подрезанная бульдозером. Мчались мы за стаей по ней, как по туннелю или как гонщики на бобслее. Последним шел матерый волчара, неуклюже, всем корпусом, огрызаясь на нас, от чего каждый раз терял скорость, остальные же улепетывали без оглядки. Как потом оказалось, шкура его была около двух метров и весил он 82  кг. Красивая шкура, покрытая серо-серебристой шерстью с темной полоской по хребту.

В  своих угодьях провозился почти весь день, и к Угольному вышел уже к полуночи. Было светло, полная луна в содружестве с белым снегом хорошо освещали все вокруг. Минут пятнадцать я выл, приложив ладони трубой ко рту, пытаясь выманить волка на вабу***. Пробовал на все лады, но он так и не отозвался. Может, я слишком фальшивил, а может, зверь после встречи с  геологами ушел отсюда?

Во время гона копытных не составляет большого труда, дуя в ствол ружья, подманить быка. У меня это особенно здорово получалось, недаром когда-то пять лет оттрубил в духовом оркестре. Такой клич бык слышит за многие километры, и,  отозвавшись несколько раз, вылетает разъяренный, с пеной у ноздрей, на поляну в поисках затаившегося соперника. В порыве страсти готов затоптать кого угодно, встав, как любой из нас, на защиту своей любимой, желанной самой в мире. Во время службы на границе совсем просто было подманить на десяток шагов шакала, вторя его плачу, на заставе это делать умел почти каждый.

Передвигаться при полной луне по хорошей дороге, да еще когда мороз почти не щиплет за уши, оставив, наконец, попытки отморозить мои щеки и нос, для меня большое удовольствие. Даже не ощущается два десятка пройденных верст, не считая протоптанного по путикам. Здесь хорошо мечтается. И никто не потревожит тебя, не окликнет, не прервет твою сладкую мысль или воспоминание. Здесь не нужно кривить душой. В этом бескрайнем лунном просторе ты один, сам с собой, и никому не нужно врать, в чем-то изворачиваться, чтобы оправдать себя или не обидеть кого-то. Можно порассуждать о прожитых годах, сожалея о том, что не свершилось, а обязательно должно было исполниться, и без которого, казалось, жить невозможно. Может, где-то спасовал, уступил себе или другим. Не соверши чего-то фатального, рокового, стал бы совсем другим человеком? Да и стоило ли в чем-то напрягаться, рвать на себе рубашки, выпрыгивать из штанов? Попусту тратить на совсем не важные дела столь драгоценное время. Любил ли по-настоящему? Если нет, озарит ли когда-нибудь сверкающим блеском это прекрасное чувство? С легким страхом пытался заглянуть за ширму своего будущего. Что ждет меня впереди, хорошего больше или плохого? Какие испытания готовит судьба?

В этих мыслях не заметил уже виднеющееся зарево над поселком. В подтаявших за день и схваченных к ночи морозцем сугробах отражается миллиардами голубых бликов луна, сверкая при каждом твоем шаге неповторимыми искорками. Кажется, летишь, свободный от всего бренного, в сказочном безмолвии над прекрасной этой землей.

Как-то из третьей оленеводческой бригады поступил тревожный сигнал — стадо терроризирует стая волков. Бытует мнение, волки — санитары. Действительно, если стая долго преследует оленей, естественно, самый слабый или больной достается «санитарам» на полночный пир. Сохатого эти полярные акулы пытаются брать прыжком на шею, но это крайне редко удается. Спереди никогда не нападают, знают крепость его рогов и удар наотмашь передним копытом. Чаще всего они стараются порвать промежность. И тогда хлынет ручьем кровь, которую на ходу вместе со снегом глотают наседающие волки, и которая придает им больше ярости и силы, наседают на обессилевающего с каждой минутой лося. Но когда полярный волк врывается в многотысячное колхозное стадо, зверея от свежей крови, рвет холки беззащитным животным, то не уйдет, пока не завалит пяток- другой. И уж только потом может утащить даже равного себе по весу оленя, все зависит от настроения и степени сытости волка. Карабины оленеводов в такой свалке бесполезны.

***

Почти затемно приехали в аэропорт, подождали охотоведа с заместителем и в начале девятого мы, будоража винтом морозный воздух, берем направление в сторону речки Колымы. Второй пилот прокладывает маршрут, а мы с Геннадием беседуем о соседских делах, об урожае в моей теплице. Нужна ли ему карта? Семь стальных коней сменил он, многие уже не подлежали ремонту, но всегда находил выход из самого отчаянного положения, спасая пассажиров. Колыму знает, как свою ладонь. Недаром недавно районная газета назвала его пилотом «от Бога». Он один из немногих в авиаотряде имеет допуск к охоте на волков с вертолета. А сколько им совершено санрейсов в самых непригодных условиях, когда, как говорится, хозяин и собаку из дому не выгонит. Неспроста оленеводы кличут его крестным, сколько рожениц вывез он из тайги... Даже было такое, что его бессменный бортмеханик Анатолий принимал роды на борту.

 — Однако, Гена-крестная летит, — еще издали, по гулу мотора, а потом и по бортовым номерам узнавали его оленеводы.

Обаяние этого человека обвораживает. Своим бессменным "Да полно-те!" он решает любые проблемы, рядом с ним чувствуешь себя чище, уверенней и даже значимей.

Часа через полтора в широкой долине перед этой могучей, а сейчас скованной толщей льда рекой виднеется стадо оленей, пасущихся на ягеле. На корале оленеводы свежуют туши оленей, по всей видимости, зарезанных ночью волками.

 — Вот что ночь делал! Восемь штука резал. Ушел к река, — стараясь перекричать гул работающего на малых оборотах двигателя, объясняет бригадир. Сняв меховую перчатку и показав пять коротких пальцев, кричит: «Пять штука волка. Ушел на Колыма».

Сделав круг над стадом и не набирая большой высоты, пытаемся найти выход следов стаи. На втором по ширине круге замечаем ровную цепочку следов, ведущих от места, где, вытоптав все вокруг, они доедали оленя.

 — Вот они, — второй пилот показывает на пять серых точек, резко изменивших маршрут, — пытаются уйти в залом.

Идут волки красивой цепочкой, до залома еще километр, успеем перехватить. Давыдов устраивается у открытой двери, предварительно хорошо упершись ногами в края дверного проема, иначе при заходе на цель можно вывалиться к  волкам в гости. Мы пристроились у открытых люков круглых окон. Впереди идет матерый, за ним три сеголетка и замыкает ритмичное шествие волчица.

Первым стреляет охотовед. Уткнувшись в снег, матерый замер, стая врассыпную. Минут двадцать понадобилось всего, чтобы собрать трофеи. Подлетаем к матерому, но на месте его падения пусто и ленточка следов ведет к виднеющемуся на горизонте залому.

 — Гена, приземлись, что-то не то, не мог я так мазануть с десяти метров, — просит Давыдов.

В углублении снега, где лежал волк, розовое пятно, а на удаляющихся следах хорошо видно по алым отметинам, что он ранен в правую заднюю ногу.

 — Почему он остановился? При такой ране должен был волчком кружиться, — рассматривая следы, сокрушается охотовед, — или он отключился от шока, что маловероятно для такой махины или притворился, но такого я еще не встречал.

Летим по следу. У излучины реки образовался залом, хаотичное скопление переплетенных между собой деревьев с корневищами. Колымские деревья имеют плоские широкие корни — более метра. Врасти в землю не дает вечная мерзлота. Удивляешься, как эти, высотой до самого неба, великаны могут веками сопротивляться мощным ветрам? Подмытые потоками деревья валятся в воду и несутся корнями вперед посредине реки, как ископаемые доисторические животные. А вода с песком до блеска отдраивают стволы деревьев, унося с собой кору и мелкие ветки. Зацепись где-нибудь на повороте такое дерево, и сразу на него налетают другие деревья, образуя  залом. Щетинясь дикообразом, контрастно поблескивая на фоне солнечно-белого снега, растянутый на пару верст в длину, залом кажется волосатой гусеницей.

— Тут пол-Китая можно спрятать, — поворачиваясь к нам, кричит Геннадий. — Ну что, "зверобои", кто полезет?! — смеется он. — Да полно-те! — заметив мое патриотическое движение, — на этих скользких бревнах никакой канатоходец не удержится. Попробую винтами его выжать.

Минут пятнадцать безрезультатно пытался командир потоком воздуха выгнать матерого, накренивая машину под разными углами, почти касаясь торчащих в разные стороны бревен, но безрезультатно. Так и улетели ни с чем, оставив этого мудрого волка в одиночку доживать свой век.

Полярные волки охотятся коллективно, и когда вожак в стае начинает отставать от собратьев, преследуя добычу, а из-за стертых уже зубов достаются ему лишь объедки, он добровольно сдает свои полномочия другому. А, отстав однажды, уже не пытается нагнать собратьев, уходя в голодное одиночество. Может еще продержаться лето, позорно питаясь с трудом добытыми мышами, ведь объедки найти в тайге сложно, здесь все так разумно распределено природой, что излишков почти не бывает.

***

Судьба нашего матерого почти такая же. Вот и подумалось мне тогда, может это давешний давыдовский «крестник», которого голод загнал в наши края?..